Николай Цискаридзе уверен что театр - это государство

Новые постановки плохи не тем, что они слишком уж осовременивают классику, – в них потеряна христианская идея, – уверен он.

– Театр – это такое государство в миниатюре. Оно, будто в зеркале, отображает ту систему, которая установилась в обществе, – где она устарела, подгнила или, наоборот, расцвела.

Мне вообще кажется, что в культуре нашей произошла системная ошибка. У нас почему-то принято считать, что если тебя назначили на пост начальника, то это уже навсегда. Вы посмотрите: в большинстве российских театров начальники сидят по несколько десятков лет. А потом мы кричим, что в стране нет молодого поколения директоров, режиссеров, балетмейстеров. Откуда же они будут браться? Если бы в наших театрах существовали возрастной ценз и ограничение по срокам – на руководящей должности можешь пребывать два срока по пять лет, к примеру, а дальше ты должен смениться, дав дорогу новой крови, – тогда, может, люди и не бунтовали бы, понимая: истекут эти годы, придет другой руководитель и даст им новый шанс. Но таких законов нет. А тут еще Ближний Восток показал, что снова можно взяться за вилы, косы и автоматы и добиться своего…

А, например, во Франции, в Парижской опере работник любого уровня и степени известности обязан в 65 лет освободить занимаемую должность (при этом никто не запрещает ему преподавать или работать по разовому контракту).

–Для искусства это смертельно – отсутствие смены поколений?

–Я считаю, что да. Мы сегодня пришли к тому, что в моем поколении – поколении 40-летних – хороших режиссеров катастрофически мало, балетмейстеров практически нет, потому что на протяжении многих десятков лет никому из молодых не давали ничего ставить. Личности же не рождаются на ровном поле!

– Сегодня модно осовременивать классику. Взять премьеру Большого театра – оперу «Руслан и Людмила» в постановке Д. Чернякова, где по сцене бегают полуголые девушки, изображающие проституток...

– Это не осовремененные вещи – это разговор режиссера о своем больном подсознании. Осовремененный «Евгений Онегин» – это балет Бориса Эйфмана. Когда фабула не потеряна, а перенесена в 1991 год с его мятежами, танками, метаниями интеллигенции… А то, что сделал Дима… Это же проблема не только Чернякова. Я к нему тепло отношусь, потому что он очень одаренный человек. Но! Понимаете, Пушкин, Чайковский, Мусоргский, Верди, Доницетти, Вагнер и многие-многие другие – все были воспитаны в христианской религии. И своих героев они наказывают по вот этой книжке самой важной – Библии. В «Евгении Онегине» Онегин пытается преподнести смерть Ленского как трагическую ошибку – «случайной жертвой Ленский пал». Но для Татьяны (и с точки зрения христианской морали) это не случайная жертва, а вполне расчетливое убийство, за которое Онегин должен быть наказан. И не просто так Германн в «Пиковой даме» попадает в палату для умалишенных Обуховской больницы, а не умирает. Потому что самое страшное наказание в православии – это лишение разума, а не смерть. Но в новых постановках это все потеряно давно – и отсыл к основам, и уважение к тем, кто это создавал, и к смыслу самого произведения. Какие замечательные гостиные в Кишинёве

– А зачем вам надо было лезть в эту историю с критикой ремонта исторической сцены Большого? Ведь знали же: за это будут больно бить по голове!

– А мне не больно! Мне безразлично мнение тех, кто отвечал на мои замечания. Я говорил о том, что знаю точно и могу доказать.

– Ну не все ли вам равно, какие там теперь ручки – бронзовые или металлические?

– Нет, не все равно! Это же мой дом! Я там вырос. Сейчас осуждают тех, кто после революции сносил храмы. А здесь надругались над главным храмом искусства страны – и все выражают восторг. Для меня Большой театр… Я счастлив, что я его частичка, кирпичик, пусть и весьма заметный, в этой махине. А что касается реконструкции… Про разные детали я говорил не просто так. Еще можно многое исправить. Просто эту работу нужно поручить настоящим профессионалам, разбирающимся в специфике музыкально-балетного театра. В Большом таких всегда было много – высочайших профессионалов. Они и сейчас есть. Потому что сюда приходили служить, а не зарабатывать деньги. И я сюда пришел не зарабатывать.